al391

Под равенством в нашем обществе исторически также понималось равенство всех в бесправии и нищете перед государством (помещиком, чиновником). Эти «вековые навыки народной мысли», приводят нас - особенно в минуты народного гнева – к привычной мысли «отобрать и поделить», как компендиума социальной справедливости. Почти любой из нас, как только начинает подниматься по социальной лестнице, вырабатывает в себе презрение к оставшимся внизу. Такое равенство (где все или равно рабы или равны в «своеволии») выступает – по К. Марксу - как «конституирующая себя власть зависти» [цит. по: 10, 12].
«Жалованная грамота дворянству», внедряя в российскую жизнь принцип аристократической справедливости, породила жесткий раскол в сознании общества. Дворянство указом Екатерины превращалось в «вольное сословие», имеющее четко регламентированные права. И это сулило возможность дальнейшей трансформации общества, появления горизонтальных связей между сословиями. Именно отношения сословного равенства на Западе обусловили создание кодексов честной игры сначала на войне, затем на рынке. Однако, дворянство получило права не связанные со служением (как это было в Европе), отсюда эти права - в глазах остального общества – приобретали явно паразитарный характер. Этот «беспредел» не мог не завершиться революцией.
Итогом этого процесса выступило не столько утверждение социализма (как одного из проектов Просвещения), сколько своеобразное возвращение к традиционному обществу. Средства производства были де-факто присвоены партийной верхушкой, идеалы социалистической справедливости, о которых писал К. Маркс, были здесь просто «изнасилованы»: при Сталине многие общественные слои вообще лишились всяких прав, другие же имели намного больше прав, чем простые рабочие (от имени которых они и правили страной). Ленинский лозунг «Справедливо всё то, что служит делу построения коммунизма» обернулся в тот подход, что «справедливым» считается лишь то, что то, что будет высказано генеральным секретарём КПСС.

От проекта Просвещения советское общество позаимствовало разве что идеал рационалистического утилитаризма. Но «мобилизационное» движение к обществу, где все потребности его членов будут максимально удовлетворены, требовала в жертв у целые классы. Утилитарный рационализм требовал отсечь весь «старый хлам» христианских обычаев, традиций общежительной нашей жизни, которые – нужно отдать им должное - придавали определенный гуманизм русской жизни [см.: 32, 24-25].

Этот утилитаризм и стал причиной развала СССР. Дело в том, что в отличии от первой (ленинской) элиты, которой всё же были присущи черты жертвенности и идейности, застойная номенклатура уже ничего, кроме удовлетворения своих непомерно разросшихся потребностей, и знать не желала. Конечным итогом тех «демократических преобразований», которые произошли в России, выступило то, что номенклатура использовала энергию народных масс для «прихватизации» социалистического наследства, созданного в годы индустриализации. То, что получилось в результате ельцинских «реформ» имело больше отношения к мафиозности, чем к либерализму. Что уж тут сетовать, что широкие массы потянулись – в какой раз - к авторитарной власти.
Представляется, что «дурную бесконечность» циклического развития нашей истории можно преодолеть только прорывом к более высшему типу общественного устройства (который в условиях России и российской ментальности может свершить, как видно, только харизматический лидер). И лишь обретение - на этом пути - эгалитарной справедливости и позволит, на наш взгляд, сформулировать в нашей стране общие правила честной игры, создание гражданского сообщества, правового государства.