al391

1. Представьте себе военный гарнизон, затерянный в бескрайних просторах Советского Союза, один из множества – через десять лет после Великой Отечественной войны. Все офицеры, кроме лейтенантов, – бывшие фронтовики. Их дети, кто трех-шести лет, ходят в гарнизонный детский сад. И вот в этом детском саду некоторые мальчики, поодиночке или вдвоем-втроем, иногда рисуют углем свастику на песочнице или заборе.

Они что, тайные малолетние фашисты? Да нет, они воспитаны в абсолютной убежденности, что русские (они же советские) – самые лучшие: храбрые, самоотверженные, сильные, справедливые и победоносные. А фашисты (они же немцы) – самые плохие: жестокие, трусливые, кровожадные, несправедливые и глуповатые. Кино, книжки, обрывки взрослых речей – все свидетельствует об этом. Они гордятся наградами и подвигами отцов и победой своей Родины над гнусным и подлым врагом.

И более того: рисуя свастику, они знают, что делают дело нехорошее, запретное, осуждаемое, заслуживающее наказания. Если их ловят и уличают, они потупливают глаза и молчат, каменеют, никак не в силах объяснить, зачем они это сделали. И выслушивают в осуждение то, что и так отлично знают. И если наказывают – принимают наказание как должное. И совершенно не упорствуют -назавтра назло уличителям рисовать свастики даже не думают.
Если ловят – им стыдно и неловко, их поймали за нехорошим.

Может, они дебилы, дефективные? Нет, нормальные и вполне развитые дети.

1-А. Кстати о птичках. Трудно встретить ребенка, который не прошел бы через опыты детской жестокости. Будь то кошка, цыпленок или паук. С болезненным, азартно-тошнотворно-сладострастным любопытством мучают, увечат, убивают. Удовольствия не получают. В повторяемую привычку не превращают. Вспоминают с содроганием – и однако это внутреннее содрогание, память о кислой слюне под языком и легкой холодно-подрагивающей тошноте под ложечкой, вспоминают с известным удовлетворением. При этом отлично знают, что поступают нехорошо. Свой поступок не одобряют. От взрослых скрывают. Обычно проводят такие опыты в одиночку. Редко делятся даже со сверстниками. Если перед ними и бахвалятся подобным – ощущают, что в этом больше защитного цинизма, напускной бравады, скрывающей под собой самоосуждение и на словах оправдывающей собственную нехорошесть. То есть потребность самооправдаться как аспект бравады.

Запомним этот опыт и будем иметь его в виду.

2. И вот эти дети, несколько повзрослев – уже не 4-6, а 5-11 лет -играют в войну. Делятся на «наших» и «ихних». Самый обычный в течение десятилетий вариант в СССР – на «наших» и «немцев», то бишь «фашистов». Заранее известно, что наши победят, иначе и невозможно, да и на самом деле так ведь было. В фашисты идти никто не стремится, но – надо: делятся, причем наши конечно поздоровее будут, получше и многочисленней, и главный лидер всегда среди наших. Наше дело правое, победа будет за нами. Наши способны совершать подвиги, фашисты – нет. Наши готовы на самопожертвование, фашисты обязаны отвечать на допросах и стараться сберечь свою жизнь.

И «немцы» мигом входят в роль. Засучивают рукава, выставляют «шмайссеры», придают зверский вид лицам и позам. И с садистским удовлетворением «расстреливают госпиталь» или «мирное население». Им приятно быть страшными, жестокими, беспощадными. Приятно побыть в шкуре жутких и наступающих немецких солдат, как их показывали в советском кино про сорок первый год.

Это что – гениальная система Станиславского? Или игровое проявление скрытой немотивированной агрессии? И первое есть, и второе есть, но полностью объяснить явление они не могут.

Однако запомним: восьмилетние мальчики ставят себя на место своих страшных (и побежденных в данном случае) врагов, идентифицируют себя с ними – и, испытывают от этого острые положительные ощущения. Вот только «положительность» здесь надо оговорить. В общем ощущения желаемые, приятные, но присутствует и оттенок, нотка, прослойка, мазохизма. Вообще они не хотят быть фашистами, навсегда, постоянно – не хотят: да им это и не грозит. Но временно побыть в шкуре страшного Врага, причем в тех ситуациях, когда этот враг тебя побеждает,– это довольно отрадно. Манко. На критический момент поменяться с ним шкурами и вкусить своей победоносности и страшности -вместо того чтобы попасть под чужую победоносность и страшность в качестве жертвы. Запомним.
См.: http://rulibs.com/ru_zar/nonf_publicism/veller/2/j21.html